По вечерам ламы трубили на них в медные длинные трубы, призывая людей на молитву. В Лахуле носили длинные тибетские одежды. Тяжелые украшения из бирюзы и кораллов были не похожи на украшения Кулу. Лахульцы были широкоскулы. Глаза косого разреза. Все напоминало о Тибете. «Пройдя Тибет и Ладак, можно оценить и Лахул. Снежные пики, цветочные травы, пахучий можжевельник, яркий шиповник не хуже лучших долин Тибета. Многие святыни, ступы, пещеры отшельников не уступят Ладаку. На скалах тоже ритуальные фигуры лучников, догоняющих стрелою круторогих горных баранов. А ведь древний Айбеко был символом света! Те же погребения в могилах, уставленных камнями, и в каменных склепах-камерах. Над Келангом раскинулась мощная гора Колокола». У снежных вершин стояли каменные менгиры, на скалах были высечены мечи с прямым лезвием. В узких горных долинах прятались старинные замки правителей-тхакуров, и орлы, парящие в потоках горного воздуха, почти цеплялись крыльями за их плоские крыши. Здесь тоже звучали баллады о Гессер-хане, легенды о Падмасамбхаве. Лахульцы показали пещеру, где жил учитель Миларепа, который на рассвете слышал таинственные голоса. Приводили к узким проходам, где когда-то обитали легендарные наги. В скальных натеках неслась на муле древняя богиня Палден Лхамо, а рядом с ней лучники гнали круторогих горных козлов.

 

На небольшой территории Кулу и Лахула, казалось, сосредоточилось все, чем были богаты Гималаи, все, что интересовало Николая Константиновича и делало его жизнь наполненной и устремленной. Он снова наблюдал и сравнивал. Его поразили перекрытия балконов в Лахуле, и он записал: «С изумлением видим, что некоторые островерхие крыши балконов опять напоминают Норвегию. Поучительно наблюдать плоские крыши, непременное наследие древней Азии, и эти острые неожиданные завершения, напоминающие север». Его Великое путешествие продолжалось в этих гималайских долинах. Здесь, в их каменистой почве, никто еще не вел археологических раскопок. Он надеялся, что раскопки подтвердят то, что принесла Центрально-Азиатская экспедиция. Он был уверен, что здесь, в Гималаях, находятся многие разгадки древней культуры человечества. Но он хорошо понимал, какие трудности его ожидают, и что работать придется пока на ощупь. «Индия, — записал он, — еще вся полна невскрытыми древними поселениями. После Хараппы, Мохенджодаро постоянно наталкиваются на холмы, являющиеся курганами древних городов. В одной нашей долине, судя по записям древних китайских путников, процветало 14 буддийских монастырей. Ни одного сейчас не осталось. Сохранились лишь неясные предания, что недалеко от наших мест скрыты со времен иконоборчества Лангдармы древнейшие буддийские манускрипты».

 

Работа предстояла огромная. Нужны были помощь и поддержка. Летом 1929 года Николай Константинович вместе с сыновьями выехал в Америку. Он рассчитывал на помощь музея Рериха в Нью-Йорке и обществ, которые действовали в США под его эгидой. В Кулу оставалась только Елена Ивановна. Он уезжал с большой неохотой. Ему не хотелось расставаться с Гималаями, с их снежными вершинами, с их чистым прозрачным воздухом, которым ему так хорошо дышалось. Он тревожился за Елену Ивановну, чье здоровье было в немалой степени подорвано Центрально-Азиатской экспедицией. Он утешал себя тем, что эта деловая поездка будет короткой, и он вновь вернется сюда, в тишину горной долины.

 

«Любопытное дело»*

 

* Приведенные в этой главе документы были обнаружены советским журналистом Л.В.Митрохиным в Национальном архиве в Дели и любезно предоставлены в распоряжение автора.

 

«Любопытное дело о нас хранится в архиве здешних начальников — лишь бы его не уничтожили — уж очень показательно», — писал Николай Константинович годы спустя, в 1945-м.

 

Хорошо известно, что любое дело состоит из документов. Любопытное же дело состояло из любопытных документов. Начальники, у которых оно хранилось, были разными. Одни занимали ответственные посты в правительстве Британской Индии, другие служили в британской разведке. Все они пеклись об одном: как выставить этого подозрительного русского из Индии. Они обрадовались, когда узнали, что Рерих отправился в Америку. Они считали, что это намного упростит стоявшую перед ними задачу. Теперь все сводилось к отказу во въездной визе. Они не знали, что Рерих так не считал. С рвением, достойным иного применения, они стали искать формальные, но вполне убедительные основания для отказа. В качестве главных аргументов использовались: посещение Рерихом Советской России в период Центрально-Азиатской экспедиции, его прокоммунистические настроения и его «несомненная шпионская деятельность» в пользу большевистской России. В любопытных документах из «любопытного дела» об этих аргументах говорилось без всяких иносказаний и дипломатии.

 

Из отчета П.К.Бэмфорда от 5.12.29:

«Установлено, что «никогда не было известно определенно, что он (Рерих. — Л.Ш.) является коммунистическим агентом». Конечно, это никогда не было доказано. Если бы это было установлено, тогда бы все было давно прекращено. Подозрение в отношении Рериха заключается не в том, что он посетил Россию, а в том, что там его принимали как почетного гостя… А то, что Рерих имел коммунистические симпатии и гостил в Индии у Соумендра Тагора, который впоследствии был принят в России с открытыми объятиями, дает основания отказать ему (Рериху. — Л.Ш.) во въезде в Индию».

 

Из отчета Д.Петри, эсквайра, от 23.12.29:

«Наиболее вероятное объяснение факта визита Рериха в Россию, как мне кажется, состоит в том, что он был желательной персоной для ее правительства… То, что этот антиреволюционный бывший русский подданный мог свободно въехать в Россию и опять уехать из нее, сохранив очень хорошие отношения с Советским правительством, является, само по себе, обстоятельством таким необычным и таким значительным, что может дать основания правительству Индии выслать Рериха с ее территории, даже если бы не было больше ни единого подозрительного факта».

 

«Записка о профессоре Н.Рерихе и различных членах его группы, 1930 г.

Профессор Н. Рерих. Хотя профессор и его группа жили очень тихо во время пребывания в Индии, тем не менее, нет достаточных оснований снимать с него подозрение. Недоверие к нему основывается на противоречивых заявлениях, которые он делал в отношении своей национальности, на его связи с известным индийским коммунистом в Индии 1925 г. и на его странном поступке, заключающемся в поездке в Россию из Урумчи в тот год, когда он сообщил, что едет в Китай. В то же время профессор Рерих сначала поддерживал мнение, что он подданный Соединенных Штатов Америки, но потом сказал генеральному консулу его Британского величества в Кашгаре 1926 г., что он считает себя русским…».

 

Из донесения от 1.06.32:

«Рерих, находясь в Соединенных Штатах, был подозреваем в симпатиях к коммунистической деятельности. Последующие отчеты, получаемые с 1925 г., укрепили подозрения в отношении действительных целей приезда Рериха в Индию, и возникла уверенность, что его деятельность как исследователя, археолога, художника и теософа является только камуфляжем и что в действительности он может быть коммунистическим эмиссаром».

 

В обратной визе Николаю Константиновичу было отказано. Было отказано в Дели, было отказано в Лондоне. Казалось, нет никаких надежд на возвращение в Индию. «Дело о визе нашей так разрослось, — писал Николай Константинович, — что его возили по коридорам министерства в тачке. Наконец, я спросил определенно: когда будет выдана виза? Нам ответили, что она выдана не будет. (Опять-таки без всяких объяснений.) Я спросил: это окончательно? И господин в желтом жилете ответил, низко поклонившись: окончательно! Тогда я сказал: «По счастью, в мире нет ничего окончательного». Сцена эта произошла в Лондоне. «Любопытное дело» разрасталось. Из далекой Индии к Рериху шли неутешительные вести. Здоровье Елены Ивановны, подорванное длительной экспедицией, оставляло желать лучшего. Слабело сердце. Беспокойство о муже и сыне давало себя знать мучительными головными болями.

 

Документы «любопытного дела» лучше всего представляют ход беспрецедентного сражения.

 

Из письма Д.М.Даннета от 2.04.30:

«В телеграмме государственного секретаря (№ 194) содержится незначительное сообщение о том, что миссис Рерих очень больна… Мы можем попросить директора Разведывательного бюро, как можно скорее выяснить, действительно ли миссис Рерих очень больна».

 

Из письма С.Н.Роя, эсквайра, заместителя секретаря при правительстве Индии, от 10.04.30:

«Информация, полученная директором Разведывательного бюро, не дает возможности выработать определенное мнение… Я склонен не верить сообщению о ее болезни, так как явно миссис Рерих начала наступление на нескольких фронтах».

 

Из письма Х.В.Эмерсона, эсквайра, секретаря при правительстве Индии, отдел министерства внутренних дел, от 10 апреля 1930 г.:

«Легчайший и быстрейший путь получения информации о здоровье леди — запросить полуофициально Пенджабское правительство».

 

Полуофициальное письмо Х.В.Эмерсона Д. Бойду, эсквайру, главному секретарю правительства Пенджаба, № 1725 от 13 апреля 1930 г.:

«Как Вам известно, правительство Индии крайне возражает против пребывания Рериха в Индии… Однако с момента возвращения его в Америку он начал предпринимать активные действия, чтобы снискать симпатии американского правительства, и сейчас мы получили через наше вашингтонское посольство просьбу государственного секретаря (США — Л.Ш.) объяснить детально причины, послужившие основанием для отказа Рериху во въезде в Индию. После очень тщательного рассмотрения вопроса правительство пришло к решению оказать противодействие возвращению Рериха и сообщило подробно о причинах государственному секретарю».

 

Из письма Д.Бойда Х.В.Эмерсону, от 3 мая 1930 г.:

«Я хотел бы сообщить для сведения правительства Индии, что чиновник подотдела Кулу 19-го навестил миссис Рерих, когда ему доложили о ее болезни. Она, однако, не вызвала доктора. Он опять ее навестил 21-го и видел миссис Рерих, которая, по его мнению, была в добром здравии. Можно считать, что леди не так больна, чтобы возникла необходимость в присутствии мужа».

 

Из письма М.Ф.Клири от 20 мая 1930 г.:

«Я не думаю, что мы должны менять свою позицию в отношении Рериха только потому, что его жена оказалась ипохондриком или даже хроническим инвалидом. Она была достаточно сильной, чтобы вынести суровость экспедиции 1924-1928 гг. в Тибет и другие страны. Я очень сомневаюсь в правдивости заявления, что она не может предпринять морского путешествия. Если мы будем потакать этому, Рерихи будут наступать на нас, и я думаю, что мы должны держаться как можно дольше против этого русско-американского чудака, который пытается сильно «ухватить» правительство и добиться разрешения поселиться в Индии».

 

Консулу США в Калькутте, который, очевидно, стремился выяснить причины отказа Рериху в визе, направлено было 5 июня 1930 года следующее письмо:

 

«Упорство профессора Рериха не кончается даже здесь. Его последним усилием была попытка принудить правительство Индии выдать ему визу на въезд в Индию под тем предлогом, что его жена опасно больна, и его присутствие около нее важно. Правительство Индии по получении этого сообщения произвело тщательное расследование и обнаружило, что подобные ссылки не имеют под собой никаких оснований».

 

Из письма Х.В.Эмерсона Д.Бойду от 7 июля 1930 г.:

«Правительство Индии будет Вам обязано, если вы сможете выяснить о миссис Рерих, готова ли она быть осмотренной правительственным врачом. Правительство Индии будет радо, если Вы направите опытного врача для осмотра миссис Рерих, а также пришлете нам отчет как можно скорее о состоянии ее здоровья для вынесения решения о возможности для нее путешествия из Индии в Англию или Соединенные Штаты, чтобы присоединиться к мужу».

 

Из письма С.Н.Роя от 28 августа 1930 г.:

«…мы не можем рассчитывать на то, что государственный секретарь выразит удовлетворение по поводу нашего обещания осмотреть ее (Е.И.Рерих. — Л.Ш.) по возвращении ее в Наггар в начале сентября. Ее возвращение может быть отложено, и если ее болезнь будет иметь фатальный исход, мы можем оказаться в ужасном положении».

 

Итак, нервы у одного из эсквайров сдали. «Мы можем оказаться в ужасном положении», — написал он. Эсквайры пытались действовать на этот раз осторожно, стараясь не допустить ошибок. Они не верили в болезнь Елены Ивановны, но Елена Ивановна оказалась вне их досягаемости. Летом 1930 года она покинула Кулу и поселилась в Келонге, там, где за снежным перевалом Ротанг лежал труднодоступный Лахул. Правительственный врач не пожелал отправиться туда. Поэтому эсквайры так и не получили врачебного заключения о здоровье миссис Рерих. Оставалось ждать ее возвращения. Но это тоже было не так просто. И вдруг…

 

«Если болезнь будет иметь фатальный исход, мы окажемся в ужасном положении». О болезни знают разные люди в разных странах. О ней предупреждены Лондон и Дели. Болезнь миссис Рерих — основная причина, почему она не может вернуться сейчас в Америку. Кроме того, болезнь требует присутствия ее супруга. И это вполне естественно. Если что-нибудь случится, эсквайров могут не понять… В Лондоне не любили публичных скандалов. Там оберегали престиж цивилизованной администрации. Все, что угодно, но только не скандал. Можно убивать — но без скандала. Можно обрекать на гибель многих людей — но без скандала. Можно действовать бесчестно — но без скандала.

 

Из письма Д.Петри, эсквайра от 3 сентября 1930 г.:

«Я думаю, что государственный секретарь совершенно прав, считая, что если Рерих однажды ступит на землю Индии, то придется приложить немало усилий, чтобы заставить его покинуть Индию».

 

Эсквайру Петри отвечал эсквайр Эмерсон в письме от 5 сентября 1930 г.:

«Мы готовы позволить ему (Рериху — Л.Ш.) посетить Индию, чтобы забрать жену домой, если состояние ее здоровья потребует его сопровождения. Но до того как мы вынесем решение, желательно ее (Е.И.Рерих — Л.Ш.) обследование опытным и квалифицированным врачом».

 

Отступая, эсквайры не теряли надежды. Надежды на такое медицинское заключение, которое даст возможность восстановить утраченные ими позиции. Но Елена Ивановна оставалась в пределах недосягаемости английской официальной медицины. Эсквайры нервничали и продолжали писать друг другу.

 

Эсквайр С.Н.Рой — эсквайру Д.Бойду, 17 сентября 1930 г.:

«Правительство Индии будет радо, если миссис Рерих, как только она вернется в Кулу в начале октября, будет сразу (чтобы не было времени на подготовку — Л.Ш.) извещена о том, что местное правительство договорилось с гражданским хирургом Кангри о медицинском обследовании и, что если обследование покажет, что она нуждается в сопровождении мужа для скорейшего возвращения в Европу, виза будет выдана только для этой цели».

 

Эсквайры расставили ловушку. Приманкой в ней была виза. Ловушка была двойная. В нее должна была попасть не только миссис Рерих, но и «гражданский хирург». Эсквайры вынудят его дать нужное им заключение. Если что и случится, виноват будет он. Эсквайры в медицине ничего не понимают, они целиком положились на гражданского хирурга. Однако миссис Рерих почему-то не хотела идти в ловушку и продолжала жить за перевалом Ротанг. Эсквайры впали в уныние. Из этого состояния их вывело неожиданное сообщение — Рерих ступил на землю Индии, высадившись во французской колонии Пондишери. Боевая труба противника пропела в непосредственной близости от их лагеря, так хорошо укрепленного и неприступного. Эсквайры не ожидали от французов такого подвоха. Эти легкомысленные люди в Париже выдали визу и французский паспорт тому, с кем эсквайры вели сражение в течение полутора лет. С этого плацдарма Николай Константинович Рерих повел наступление на Британскую Индию и эсквайров. Он обратился напрямую к вице-королю Индии: «Абсолютно невозможно везти ее (Е.И. — Л.Ш.) вниз, на жаркую равнину. Доктора, которые знают ее состояние, подтверждают, что она может совершить морское путешествие ценой своей жизни. Низкие места и жара в равной степени убийственны для нее. Последние шесть месяцев беспрерывных волнений и справедливое возмущение всеми клеветническими слухами и газетными сообщениями нанесли серьезный ущерб ее здоровью». Николай Константинович сообщил, что с ним в Пондишери находится лечащий врач Елены Ивановны Лозина, который должен навестить свою пациентку. В конце он писал: «Я уверен, что Вы примете в расчет действительно трагическое положение нашей семьи и дадите нам разрешение посетить Кулу, которая является единственной целью нашей поездки».

 

Это был прямой резкий выпад, и вице-королю не удалось увернуться. Между ним и Рерихом уже не стоял Лондон, за спину которого прятался вице-король. О результате сообщил один из эсквайров: «Профессору Рериху дано разрешение посетить Британскую Индию на условиях покинуть ее в случае необходимости в течение трех месяцев». Письмо эсквайра было датировано декабрем 1930 г. Эсквайры и Разведывательное бюро в очередной раз потерпели поражение. Но они не теряли надежды. Ступить на землю Индии легче, чем закрепиться на ней. У эсквайров не было сомнения, что они выиграют следующий этап сражения и, наконец, навсегда избавятся от этого «коммунистического эмиссара». Но «эмиссар» думал по-другому. Он умел смотреть далеко в будущее, предвидеть его.

 

Следующую операцию, которую начали разрабатывать эсквайры против Рерихов, можно назвать «Дом и земля в Кулу». Снова пошла переписка. В «любопытное дело» добавлялись новые папки. Первое письмо по этому поводу было отправлено английскому резиденту при княжествах Пенджаба Д.Фитцпатрику уже в декабре 1930 г.:

 

«Профессору Рериху было разрешено посетить Кулу на определенных условиях. Я должен просить предпринять все возможные шаги, которые вы сочтете необходимыми… чтобы имение « Холл» в Кулу ни при каких обстоятельствах не было передано профессору Рериху, или любому лицу, или ассоциации, с которыми он может быть связан».

 

30 января 1931 г. от резидента пришло обнадеживающее сообщение:

 «Дурбар Манди сообщает, что сумма в 40 000 рупий не была возвращена профессору Рериху, т.к. его не было в Индии, и никто не захотел получить эту сумму за него, когда это было предложено. Так как сейчас ему разрешили посетить Кулу, вопрос будет улажен по его возвращении. Таким образом, видно, что позиция дурбара (совета. — Л.Ш.) Манди в этом деле остается неизменной».

 

Фитцпатрик убедил совет при радже расторгнуть договор о продаже дома и вернуть Рериху задаток. Но сделать это было не так просто.

 

Из письма полковника А.Е.Махона Х.В.Эмерсону от 11 марта 1931 г.:

«Насколько я знаю, имение было продано Рерихам раджей Манди. Последний не подчинился распоряжениям правительства и продал имение без разрешения, и хотя это ставит раджу в затруднительное положение, однако не подрывает законности продажи. Раджа Манди теперь пытается наладить отношения с правительством Индии, заставляя Рерихов взять свои деньги обратно, так как считает продажу отмененной. Рерихи же отказываются это сделать, и вопрос зашел в тупик».

 

Отменить продажу можно было только с помощью раджи. Но раджа повел себя странно. Он метался между правительством и Рерихами, обещал, лавировал, но не спешил возвращать задаток. Временами раджа становился неуправляем и повергал в отчаяние резидента. Резидент растерянно писал генерал-губернатору Пенджаба: «…я попросил бы вас любезно дать мне указания в отношении действий, которые мне надлежит принять в деле, которое связано с упомянутым раджей…» Грубо нажимать на раджу боялись. В Индии было неспокойно. Национально-освободительное движение набирало силу. По стране проходили кампании гражданского неповиновения. Индия требовала независимости. Демонстранты скандировали имя Ганди. На улицах развевались флаги Национального конгресса. Каждый раджа был на счету. Раджи являлись основной опорой английского режима в Индии. С опорой надо было обращаться осторожно. Даже если это раджа мелкого княжества Манди. Политика есть политика. Речь шла о судьбе английского господства в Индии. Раджа оказывал английским эсквайрам пассивное сопротивление. Эсквайры обменивались письмами. «Наша позиция в отношении запрета продажи имения «Холл» не очень сильна», — писал С.Н.Рой 4 апреля 1931 года. «Я всегда чувствовал, что наша позиция в отношении имения «Холл» была слабой. Наше действительное оружие для высылки Рерихов при необходимости — это закон об иностранцах. Продажа имения не повод для использования закона, и я не думаю, что мы сейчас поступаем справедливо, ставя раджу Манди перед лицом неудобств и потерь. Если иностранный и политический департаменты согласны с этой точкой зрения, то они могут об этом сообщить резиденту генерал-губернатора», — отвечал Эмерсон. Оба департамента согласились с точкой зрения эсквайра Эмерсона. И согласились легко. События в Индии, разгон демонстраций, аресты, расстрелы роняли Англию в глазах мирового общественного мнения. Правительство не желало добавлять к этому еще и скандал с Рерихами.

 

Резиденту Пенджабских княжеств Фитцпатрику в апреле 1931 года пришло письмо с грифом «совершенно секретно»:

 

«Что касается продажи имения «Холл», — писал некто, даже под таким грифом пожелавший остаться неизвестным, — я должен сказать, что правительство Индии пришло к заключению, что, если поведение Рерихов потребует дальнейших действий против них, лучше всего будет выслать их из Индии по закону об иностранцах. Что касается продажи имения, то это не повод для использования этого закона. Правительство Индии считает несправедливым ставить раджу Манди в невыгодное положение, сопряженное с потерями, и поэтому решило не предпринимать дальнейших действий в связи с этим делом». Резидент Фитцпатрик наконец-то вздохнул, получив это письмо. Оно освобождало его от «дальнейших действий».

 

Последнюю точку в «любопытном деле» поставило письмо Х.В.Эмерсона:

 

«Полковнику А.Е.Махону, отель Недоу, 14 апреля 1931, Симла.

Я сожалею, что задержался с ответом на ваше письмо… в отношении имения «Холл». Правительство Индии не собирается предпринимать какие-либо шаги для предотвращения продажи имения Рерихам раджей Манди, если последний заинтересован в этом».

 

Рерих не только ступил на землю Индии вопреки желанию английского правительства, но и обосновался на ней, обретя имение, где уже разворачивалась работа Института Гималайских исследований. После этого поражения эсквайров крупных схваток не было. Война приняла затяжной, позиционный характер. Она обрела черты стабильности, с которыми Рерихам пришлось смириться и принять ее как нечто должное. Эсквайры вели за противником наблюдение, которое на простом человеческом языке называлось слежкой.

 

«Циркулярный меморандум правительства Индии, Разведывательное бюро, отдел внутренних дел, первому помощнику резидента, Кашмир, № 28 (фор) 23-111 от 9 декабря 1930 г.

 

…Правительство Индии желает, чтобы ввиду прошлой деятельности Рериха эти три месяца были использованы для сбора всевозможной информации о нем и его сотрудниках. Поэтому просим держать Бюро в курсе передвижений и деятельности Рериха и его сотрудников, где бы они ни находились, соблюдая при этом все возможные предосторожности, чтобы не возбудить подозрений Рериха и не дать ему повода жаловаться на то, что он находится под полицейским надзором».

 

Из письма С.Н.Роя от 6 марта 1931 г.:

«…надо сказать, что цензура их переписки будет продолжаться, однако не следует ничего предпринимать для их высылки, пока они не дадут повода для действий против них, согласно закону об иностранцах».

 

Из письма Х.В.Эмерсона от 9 марта 1931 г.:

«…исследование информации о прошлой профессорской деятельности будет продолжаться…»

 

Из письма Д.Ф.Каугилла от 22 апреля 1931 г.:

«Особенно привлекает внимание заключительная фраза в письме, которая очень значительна и подтверждает, по нашему мнению, все наши подозрения в отношении благонадежности профессора. Рерих является официальным советским пропагандистом».

 

Из письма Х.В.Эмерсона от 23 апреля 1931г.:

«Директор Разведывательного бюро, полагаю, должен проверить эту информацию и попытаться выяснить, действительно ли он (Рерих — Л.Ш.) действует как представитель Советов».

 

Из письма полковника А.Е.Махона Х.В.Эмерсону, секретарю правительства Индии, от 18 апреля 1931 г.:

«Вам, возможно, будет интересно узнать, что старик (Рерих — Л.Ш.) занят своими картинами и пишет книгу. Доктор Кёлц подстрелил тысячи птиц и собрал интересную коллекцию. Некоторые образцы были посланы в Америку, другие — в Париж. Они начали создавать здесь небольшой музей… Я слежу за их действиями и дам вам знать, если что не так, но в настоящее время, я уверен, они безвредны, хотя и эксцентричны. Мадам Рерих серьезно больна, и ее здоровье ухудшается, так как снег растаял и становится жарче. Старик полностью занят, и мисс Лихтман обеспечивает ему необходимую атмосферу благоговения. Я предполагаю, что они захотят начать раскопки или обследование. Но я сказал им, что они должны заниматься этим в своем имении и не предпринимать ничего такого, что потребовало бы санкции правительства, ибо я уверен, что вы не захотите слышать о них больше в течение определенного времени».

 

Полковник Махон в последней фразе своего донесения выразил то, о чем не смели упоминать эсквайры в официальной переписке. Они действительно устали от изнурительной и безнадежной борьбы против Рерихов. Они действительно не хотели о нем слышать, хотя бы в течение «определенного времени». Но долг заставлял их руководить полицейским надзором. Это стало скучным рутинным занятием, не приносившим ни удовлетворения, ни радости. И, наверное, вскоре все само собой бы прекратилось, если бы не Тира Уэйр, достопочтенная супруга нового резидента в Сиккиме. Тира вдохнула в «любопытное дело» свежую и неожиданную струю, которая придала ему новый поворот и взбодрила эсквайров. Тира добавила в пресное блюдо полицейского надзора целый букет специй, неповторимых мыслей и домыслов. Тира вернула эсквайров к жизни. Она была из тех женщин, для которых дело мужа — ее дело. Мистер Уэйр принял от своего предшественника, полковника Бейли, не только казенный дом и бумаги, но убежденность в том, что Рерихи — русские шпионы. Но Рерихи к Сиккиму уже не имели отношения, и мистер Уэйр чувствовал себя в какой-то мере обойденным судьбой. Тира написала письмо сестре, которая жила в Нью-Йорке, и велела присылать все, что будет напечатано в газетах о Рерихах. В Гангток из Нью-Йорка пошли конверты с вырезками. Полковник Уэйр посылал эти вырезки эсквайрам, причастным к делу Рерихов. Но вырезки на эсквайров не производили впечатления. Полковника за них даже не поблагодарили. Тогда Тира в апреле 1930 года заставила его написать письмо в высокую инстанцию. В письме полковник не мог скрыть своей обиды на эсквайров. «Вопрос о деятельности профессора Рериха в Кулу, — писал он, — вероятно, вне моей компетенции, но ввиду его прибытия в Сикким в 1928 г. из России через Тибет, я должен сказать вам все, что я о нем думаю. Профессор Рерих русский подданный и хотя он не открыто признанный большевик, я убежден, что он, по крайней мере, находится в тесной связи с большевистской Россией, и его оттуда снабжают деньгами. К этому заключению меня привели расточительные расходы его экспедиции во время пребывания ее в Тибете, Сиккиме и позднее в Дарджилинге, а также очевидно благоприятные условия в путешествии (и шпионаже) в Центральной Азии…». На письмо не ответили. Тира была вне себя. Она кричала на слуг и грозила их всех уволить. Ее мучили острые приступы мигрени. Но постепенно она успокоилась и стала искать выход из неприятного положения. И тут озарившая ее мысль поставила все на свои места. Уточнения требовали лишь некоторые детали. Кто же из них Майтрейя, прихода которого так ждут в Тибете, а кто Далай-лама? Сначала она решила, что Майтрейя — это старший Рерих, Николай. Потом засомневалась, но окончательного решения так и не приняла. Оставалось об этом потрясающем открытии сообщить эсквайрам. Через супруга, с которым мало считались, она сделать это не решилась. В один из весенних душных вечеров супруги Уэйр отправились в гости к мистеру Хауэллу, эсквайру. Эсквайр не очень жаловал Уэйров. Он считал их скучными и неинтересными, жалел о пропавшем вечере, а через некоторое время поймал себя на том, что задремывает. Он не подозревал, что Тира следит за каждым его жестом и только ждет удобного момента. И когда этот удобный момент, по ее мнению, наступил, она стала развивать свою мысль. Эсквайр не сразу повял, о чем идет речь. Но когда уяснил, то сразу проснулся. Постепенно нижняя челюсть эсквайра отвисала все больше. Тира оценила это как благоприятный знак и не ошиблась. Эсквайр обещал сообщить куда следует. И не стал медлить. 9 марта 1932 года он написал: «Полковник и миссис Уэйр недавно были у меня в гостях. Миссис Уайр высокоинтеллигентная леди, в равной мере обладающая воображением, считает, что загадка Рерихов — загадка первостепенной политической важности. Она думает, что его (Рериха — Л.Ш.) позиция в Келонге (несмотря на то, что там лежит снег много месяцев в году) — это ключевая позиция, откуда он может наблюдать за Индией, и поддерживать связь с русскими на противоположной стороне Тибета… По словам ее подруги из Лхасы, весь буддийский мир ожидает прихода нового Будды, которого они называют Майтрейей. Были найдены  или состряпаны старинные пророчества, что не будет Далай-ламы после 13-го, а теперешний Далай-лама — 13-й. Мировой кризис вместе с финансовой политикой Далай-ламы привел к тому, что тибетская шерсть, основной продукт страны, практически не находит сбыта и недовольство повсюду стало обычным явлением. Короче говоря, все готово для возникновения блистательной фигуры, которой может быть сам Рерих или его сын. Они могут поставить себя в положение Далай-ламы и установить большевистский контроль вплоть до границ Индии. Все это может звучать фантастически, но эту мысль не следует отбрасывать без предварительного изучения… В ожидании весны, которая сделает возможным доступ в Келонг, мы должны обсудить, какие дальнейшие шаги следует предпринять и в случае необходимости с великой предосторожностью выяснить, что делают Рерихи в действительности в этом отдаленном районе». Хауэлл одним письмом не ограничился, а предложил «высокоинтеллигентную миссис Уэйр» также изложить свои соображения. Ведь Хауэлл был не только эсквайром. Он исполнял обязанности секретаря по делам иностранцев при правительстве Индии. Миссис Уэйр принялась за дело. Она села за письменный стол супруга и аккуратно вывела на листе чистой бумаги: «Неофициальный отчет о Рериховском вопросе». Заглавием она осталась довольна. Поощренная эсквайром. Тира затронула в своем отчете множество вопросов, о которых писать ее не просили. Поэтому я позволю себе их опустить и сосредоточиться только на тех, обсуждение которых началось в гостиной Хауэлла.

 

«Из наблюдений, сделанных мной, — писала Тира, — когда я сопровождала мужа в его тибетской миссии в Лхасу в 1930 г., я поняла, что мысль Тибета, которая находится под влиянием пророчеств и монастырских писаний, направлена на ожидаемый грандиозный сдвиг во всей стране. Действительные сроки этого сдвига различны и неясны, как и описание самого сдвига. Каждый монастырь имеет собственное фантастическое представление об этом, но один факт принимается всем Тибетом. Это приход, и чем скорей, тем лучше. Общая идея сводится к «Майтрейе» или грядущему Будде, который должен появиться через 100-200 лет. Его статуям уже молятся в большинстве монастырей и его изображают сидящим на европейский манер. Ему будут предшествовать два завоевателя. Первый придет с Запада. Он будет иностранцем и не буддистом, и он завоюет всю страну. Второй придет из Чанг Шамбала (мистическая область на севере), и он завоюет страну и обратит ее опять в буддизм. После второго завоевания (время неизвестно) Майтрейя появится сам. Как и остальной мир, Тибет участвует в скрытом советском движении. Несомненно, что в различных монастырях уже есть советские агенты, и революционные настроения части монастырей, таких, как, например, Дрепанг, расположенный около Лхасы и имеющий около 10 000 лам, вполне очевидны (Дрепанг открыто восстал в 1919-1920 гг.)… Суеверный характер людей Тибета создает благоприятную почву для любого хорошего мыслителя, которому нетрудно с помощью пророчеств изменить срок ожидаемого сдвига и объявить его при жизни теперешнего поколения. По возвращении из Тибета я получила экземпляр последней публикации Рериха «Алтай-Гималаи». Изучив эту книгу, я обнаружила, что Рерих прекрасно понимает тибетские пророчества и действительно изучил этот предмет очень глубоко. Известно, что семья Рерихов много лет была связана с Тибетом. Они, очевидно, знают о жизни, верованиях и условиях в Тибете много больше, чем любой другой представитель Запада. Их сын Юрий лучшую часть своей жизни отвел изучению религии и обычаев Тибета… Рерих и его семья, под предлогом исследования искусства, много лет изучали язык, суеверия, политические и географические условия Тибета. Он — русский, и предположительно ему платят Советы, — и как таковой он требует строжайшего наблюдения и расследования… Юрий известен как ученый-тибетолог высокого класса. Он блестящий человек и достиг глубокого понимания буддийских доктрин и предрассудков.

 

Как явствует из их публикаций и разговоров с буддийскими властями в Сиккиме, Рерихи после возвращения из Тибета особенно интересуются приходом Майтрейи. Раджа С.Т.Дордже был гостем в Резиденции во время пребывания там Рериха, и он говорил мне, что все их беседы вращались вокруг прихода Майтрейи. Поскольку, по всей вероятности, Майтрейя не ожидается в ближайшие 100 или 200 лет, почему они этим так сильно интересуются? Кто эти завоеватели, которые в неизвестное нам время должны предшествовать Майтрейе?

 

Такая постановка вопроса может показаться фантастической среднему обывателю, но для имеющего воображение русского ничто не является фантастическим, тем более что ни один невероятный план при советской поддержке не может быть невозможным.

 

Завоеватели придут с Запада и Севера и почему они не могут быть русскими? Другими словами, почему один из них не может быть Юрием «де Рерихом», человеком, который изучил мудрость лам, соединив ее с западным образованием и поддержкой Советов? Некоторые говорят, что первый завоеватель будет не буддистом. Буддистом или не буддистом — это мало касается Юрия. Он имеет достаточную квалификацию для того и другого. Умелая постановка спектакля Советами может расчистить путь для того и другого. Персонификация даже Майтрейи может быть кульминацией политики Рериха… Очевидно, мировые державы никогда не позволят России завоевать Тибет. Но если тибетцы сами примут русского как своего вождя, что помешает России контролировать Тибет с его помощью и установить окончательный контроль над всей Азией?

 

С такими знаниями Тибета, как у Юрия Рериха, и с такими неограниченными денежными ресурсами для него не составит труда подкупить многих влиятельных лам с тем, чтобы они напророчествовали его приход и объявили срок этого прихода. Ламы из Лхасы и других влиятельных монастырей могут довольно легко посещать Кулу во время паломничества… В то же время не будет трудным напрямую связываться с Москвой из центральной базы в Кулу. Она является ключевой позицией для наблюдения, как за Тибетом, так и за Индией, а также важна для получения информации, которая нужна ему для реализации своих планов. …Даже если бы Рерихи были высланы из Индии и лишились британской защиты, ничто бы не препятствовало семье вести свою деятельность в России или Китае. В рериховском журнале «Урусвати» том I, № 1, только что опубликованном, на странице 67-й они пишут: «Изучение Среднего Востока является первейшей целью Института, но мы можем смело добавить, что «границы этого исследования будут в географических пределах Азии и в этих пределах исследования будут расширены во всех областях, касающихся деятельности Человека и Природы» — значительные слова, произнесенные сэром Уильямсом Джонсом при основании Азиатского общества Бенгала в 1784 г. Под термином «Средний Восток» мы имеем в виду Индию и всю пустынную и гористую часть Азии, протянувшуюся от плато Ирана на западе к границам собственно Китая на востоке, включая китайский и русский Туркестан, Монголию и Тибет. Конечно, значительная часть этой огромной территории сейчас закрыта для научной работы, но можно надеяться, что более светлое время взойдет над Сердцем Азии и принесет новые возможности для научного исследования». Изумляющее упорство, способности и амбиции семьи Рериха нельзя отрицать. Этот советский, не извлекающий собственной выгоды из необычных возможностей плана завоевателя мира, кажется мне непостижимым. Рожденный русским, Рерих носит прекрасную маску художественного инкогнито. Я твердо убеждена, что они, Рерихи, полностью готовы даже сейчас к любому политическому кризису, который может возникнуть в любой момент в Центральной Азии. Смерть Далай-ламы может легко ускорить события». Рука у Тиры занемела. Она откинулась на спинку кресла и несколько раз тряхнула рукой. Потом снова взяла ручку и старательно вывела: «Тира Уэйр. Резиденция, Гангток, 31 марта 1932 г.». Она устала. Но усталость была приятной. Она выполнила свой долг. До конца разоблачила этих хитрых русских, тонко разобралась в их нечестной игре и вывела их на чистую воду. Она, Тира Уэйр, достопочтенная супруга полковника Уэйра, британского резидента в Сиккиме.

 

Впечатляющая картина, нарисованная «высокоинтеллигентной» Тирой, потрясала. На территории Британской Индии, под вывеской Института Гималайских исследований действовала «большевистская база». Главный «коммунистический эмиссар», сняв дом в Келонге за перевалом Ротанг, выходил на плоскую крышу и, приставив ладонь к глазам, наблюдал то за Индией, то за Тибетом. День и ночь неутомимо работали передатчики. Они несли шифрованные радиограммы с «противоположной стороны Тибета». Тайными тропами спешили к «базе» переодетые шпионы, лазутчики и ламы. Неиссякающей рекой в «базу» текли огромные суммы советских денег. Подкупленные ламы в Тибете кричали на перекрестках Лхасы о том, что Майтрейя уже не Майтрейя, а Юрий Николаевич Рерих. И что все, кто ждал Майтрейю, должны ждать его сейчас. Они срочно связывались с Кулу и просили Юрия Николаевича незамедлительно сообщить срок своего явления. Слуги в Кулу готовили ему белого коня. Николай Рерих время от времени покидал свой наблюдательный пост, чтобы окончательно договориться об убийстве Далай-ламы. «База» готовила массированное вторжение в Азию, завоевание ее и присоединение к Советской России. Красные флаги готовы были затрепетать над столицами азиатских стран. Вся операция, правда, задерживалась из-за мелких недоразумений. Не хватало кадров. Было два «завоевателя», но не было Майтрейи, или был один завоеватель и один Майтрейя. Не хватало одного человека. Третьим, конечно, мог стать младший сын «эмиссара», Святослав Николаевич. Но он почему-то увлекся сбором ботанических коллекций и забыл, что надо завоевывать Азию и устанавливать в ней «большевистский контроль». Пока не появился третий, эсквайры и Тира Уэйр могли рассчитывать на передышку.

 

Не требует особых доказательств то, что основными источниками для «полуофициального отчета» Тиры Уэйр послужили публикации Рерихов о Центрально-Азиатской экспедиции. О своих тибетских «наблюдениях» она упомянула для красного словца. У нее их не было. Что же касается книг «Алтай-Гималаи» и «Сердце Азии», то Тира прочла их со своей, особой, точки зрения. Точка зрения свидетельствовала о том, что острые приступы мигрени не прошли бесследно для ее высокоинтеллигентной головы. Но оставим Тиру в покое. Она не была эсквайром и не занимала поста в Разведывательном бюро. Вернемся к эсквайрам. Многие из них были потрясены и считали, что расследование в Кулу надо довести до конца. Другие, более трезвые, думали иначе. Начался обмен мнений.

 

«Что касается теорий миссис Уэйр,- писал 4 апреля 1932 года Гербетт, главный секретарь правительства Пенджаба, — то верно, что буддисты Тибета ожидают прихода мирового учителя в ближайшем будущем. Но значение, которое она приписывает этому, теряет силу, если вспомнить, что приверженцы разных религий разделяют это ожидание… Предположение секретаря по делам иностранцев (Хауэлла. — Л.Ш.), по моему мнению, фантастично. Я согласен, что, без сомнения, тайна Рерихов еще не открыта». Мужского благоразумия Гербетту хватило всего на один абзац. Пример Тиры Уэйр был заразителен. Дальше секретарь стал утверждать, что агенты Елены Ивановны, почему-то обойденной вниманием Тиры, «находятся недалеко от афганской границы». От той границы, за которой, по его мнению, «Россия имеет мощных антибританских агентов».

 

Эсквайры листали «неофициальный отчет», принимали или не принимали его фантастическую часть, но в одном дружно сходились: материалов о Рерихах в «любопытном деле» мало, «загадка Рериха до сих пор полностью не открыта и заслуживает дальнейшего расследования». Тира Уэйр все-таки придала делу Рерихов характер увлекательный и детективный. И поэтому очередной эсквайр, прочтя ее «отчет», писал:

 

«Главный вывод, который вытекает из всего, состоит в том, что семья Рерихов создала, несмотря на все препятствия, базу действий на северной границе Индии. Правительство Индии должно решить вопрос о том, является ли желательным или возможным лишить их этой базы. Решение это зависит в первую очередь от мотивировки представленных Рерихом причин, обосновывающих его желание остаться. Эти причины могут быть связаны с его художественной деятельностью, или безвредными исследованиями в приятном климате, или с желанием получить романтическую репутацию среди своих американских коллег, или с проведением подрывных интриг в Центральной Азии в пользу платящих им русских хозяев». Среди эсквайров поднялся спрос на папки «любопытного дела». Каждый читавший делал свои замечания. Одно из них весьма многозначительно: «Я прочел эти бумаги с огромным интересом; они хороши, как роман Эдгара Уоллеса».

 

Итак, в «любопытном деле» оказались Майтрейя, пророчества и, наконец, Заповедная страна. Она фигурировала под кодовым названием «Теософский монастырь». Что это такое, не знали ни сами эсквайры, ни теософы, обосновавшиеся в Адьяре и не имевшие никаких связей с Рерихами. 18 мая 1932 года Д.Ф.Каугилл писал: «Отчет… упоминает, что в 1927 г. профессор Рерих имел намерение отправить свою жену в Теософский монастырь в Гималаях, в восемнадцати днях ходу на северо-запад от Дарджилинга. Восемнадцать дней ходу в направлении к северо-западу от Дарджилинга требуется, чтобы достичь Катманду, где, насколько мы знаем, такого монастыря не существует. Не будут ли Иностранный и Политический департаменты столь любезны спросить полковника Докса, знает ли он о подобном монастыре?»

 

Иностранный и Политический департаменты были любезны. Из Катманду пришло письмо от британского представителя майора Аткинсона. «Такого монастыря, — писал 15 июля 1932 года любезный майор, — в Катманду не существует. Конечно, есть буддийские институты тибетского типа, связанные с буддийскими храмами Сваямбунатх и Бодхнатх, но они не могут считаться теософскими». Поиски были прекращены.

«Большевистскую базу» в Кулу осадили. Искали передатчики на земле и под землей. Пытались отлавливать агентов, пробирающихся к «базе» тайными тропами. Из Афганистана — к Елене Ивановне, из Тибета — к Николаю Константиновичу. Передатчики не нашли, агентов не отловили. Опрос местных жителей также ничего не дал. Они ничего подозрительного не заметили, и, более того, все как один хорошо отозвались о Рерихах. «Я встретил двух людей, — писалось в одном из донесений, — бутанского монаха и бедного человека из Кулу — мелкого торговца, приверженца буддийской религии… Оба этих лица, которых я встретил, говорили в очень высоких словах о семье Рериха. Они говорят, что они (Рерихи. — Л.Ш.) помогают каждому бедняку в Кулу или деньгами, или продуктами и всем эта семья очень нравится».

Постепенно бум, поднятый Тирой Уэйр в «любопытном деле», стал спадать, и «дело» вновь вошло в русло обычной канцелярской рутины. Надежды эсквайров на потрясающие разоблачения жгучих тайн семьи Рерихов не оправдались. «Эмиссар» много рисовал, занимался исследованиями, его жена редко выходила из дома, оба сына предпочитали лаборатории Института сбору важных агентурных сведений. Но эсквайры, верные своему долгу, полицейский надзор не прекратили. Они заменили, правда, обязательный полугодовой отчет о Рерихах нерегулярными сообщениями. Ни одно из подозрений с Рериха не было снято. Эти подозрения оказались тем ненадежным горючим, которое с трудом поддерживало тлеющий костер «любопытного дела». Потом и этого горючего перестало хватать. Наступали новые времена, и другие, более важные события отвлекли внимание эсквайров и разведчиков от «большевистской базы» в Кулу…

 

Н.К. Рерих с ламами в Кулу. 1928-1929гг.

 

«Урусвати»

 

Пока эсквайры добавляли новые папки в « любопытное дело», на клочке гималайской земли, отвоеванном у правительства колониальной Индии, создавался Институт Гималайских исследований. Его назвали «Урусвати» — «Свет утренней звезды». Институт был комплексным, состоял из нескольких отделений: естественных наук и тибетской медицины, археологии, истории культуры народов Азии, филологии. У него были библиотека и музей, где хранились коллекции, собранные в Центрально-Азиатской экспедиции, и те, которые удалось собрать позже. Для Института построили несколько зданий на склоне горы, чуть выше дома Рерихов. Юрий Николаевич привлек к исследованиям ученых лам, которые сотрудничали с ним в его работе над тибетским словарем. Институт не походил на другие, ему подобные. Он в какой-то степени опережал свое время. В его структуре и работе нашло отражение то точное предвидение, которым отличался Николай Константинович. Многие потом придут к тем же мыслям и идеям. Эти идеи и мысли будут отвечать основным тенденциям в развитии мировой науки, но немедленного признания не получат. Они будут пробивать себе дорогу с большим трудом. «Свет утренней звезды», который загорелся в 1929 году в далеких Гималаях, осветил на короткое время путь тех, кто искал и стремился. Институт был прямым и непосредственным продолжением Центрально-Азиатской экспедиции, продолжением великого путешествия и его неотъемлемой частью. Динамизм и подвижность стала основой работы Института. Таких институтов в мире еще не существовало. «Урусвати» был первым. В нем удивительным образом соединились традиционные методы познания, выработанные в древней Азии, и те, которые только начинали зарождаться. «Урусвати» был тем настоящим, которое объединяло прошлое с будущим на великой дороге поиска Знания и Истины. « Когда мы основывали Институт, — писал Николай Константинович, — то, прежде всего, имелась в виду постоянная подвижность работы. Со времени основания каждый год происходят экспедиции и экскурсии. Не нужно отказываться от этой уже сложившейся традиции. Если все сотрудники и корреспонденты будут привязаны к одному месту, то сколько неожиданных хороших возможностей замерзнет… Нужно то, что индусы так сердечно и знаменательно называют «ашрам». Это — средоточие. Но умственное питание «ашрама» добывается в разных местах. Приходят совсем неожиданные путники, каждый со своими накоплениями. Но и сотрудники «ашрама» тоже не сидят на месте. При каждой новой возможности они идут в разные стороны и пополняют свои внутренние запасы». За перевалом Ротанг, в Лахуле, у Института была еще одна база. Ежегодно, когда гималайские перевалы освобождались от снега, сотрудники «Урусвати» уходили в научные экспедиции в Лахул и Ладак, Спити и Чамбу, Кангру и к тибетской границе. Институт становился международным центром. Одни жили в Кулу, в домах Института, и принимали участие в экспедициях. Другие сотрудничали на расстоянии. Крупнейшие ученые Индии — физик Чандрасекхар Раман, биолог Джагдиш Чандра Бос, лингвист Сунити Кумар Чатгерджи, философ Сарвапалли Радхакришнан, писатель Рабиндранат Тагор — вот далеко не полный перечень тех, кто участвовал в работе «Урусвати». В стенах гималайского Института делались первые, но вполне реальные шаги в области индо-русского научного сотрудничества; много лет спустя оно примет государственные масштабы, а «Свет утренней звезды», которая в те далекие и трудные годы взошла на небосклоне индо-русских отношений, почему-то забудется. Крупные ученые Запада, и среди них А. Эйнштейн, Р. Милликен, Л. Броль, Р. Маггофин, известный путешественник Свен Гедин, также охотно сотрудничали с Институтом. С огромным трудом и риском Рерихи налаживали контакты с советскими учеными. Первым из них оказался академик Николай Иванович Вавилов. Рерих и Вавилов были единомышленниками в науке. Николай Иванович искал древние очаги культурных растений, Николай Константинович — древние очаги цивилизаций. Одно неразрывно связано с другим. Поиски привели и того и другого к горам. Но один в них уже жил, а другой только стремился. Однако Гималаи оказались недосягаемыми для Вавилова. С территории Советского Союза доступ туда был прочно закрыт. И поэтому связь с «Урусвати» стала для Вавилова каким-то выходом из положения. Николай Константинович хорошо понимал это. Он сам следил за тем, чтобы связь с Вавиловым была регулярной, чтобы посылки с образцами нужных Вавилову растений доходили вовремя. Посылки шли сложным путем. Через Ригу, через латвийских сотрудников Рериха. Переписка с Вавиловым была поручена Святославу Николаевичу. 8 марта 1937 года Николай Иванович писал в Кулу: «Уважаемый Святослав Николаевич, приношу Вам большую благодарность за присылку семян лекарственных растений, которые я направил в нашу секцию лекарственных растений, возглавляемую Т.К. Крейром. Я читал и слышал о том, что Вы провели интересную экспедицию в самые замечательные районы Земли — в Гималаях, в Тибете; мы можем только мечтать об этих районах, которые исследованы чрезвычайно мало. Насколько они нас интересуют, Вы можете судить по посланной Вам моей брошюре « Ботанико-географические основы селекции растений». Было бы крайне интересно получить при Вашей помощи семена пшеницы и ячменя, льна и зерновых бобов из этих районов. Если бы представилась возможность получить хотя бы по нескольку образцов этих растений, мы были бы Вам чрезвычайно признательны. Если Вам придется опубликовать какие-либо исследования по Гималаям и Тибету, мы будем очень признательны Вам за присылку таковых. Не знаете ли Вы каких-либо работ, посвященных земледелию Тибета? Всякий материал из этого района очень интересен. В настоящее время мы более всего заинтересованы полевыми, овощными и плодовыми культурами, но также работаем и по лекарственным растениям». Письмо дошло до Кулу только в апреле. Святослав Николаевич ответил, не откладывая: «Посылаю для Вашей библиотеки три номера журнала нашего Института и благодарю Вас за Ваш труд, в котором так много для нас сведений и выводов. Нам неизвестны специальные труды по агрикультуре Тибета, но у нас есть записи и наблюдения, которые я соберу и перешлю Вам. Наши наблюдения велись главным образом в Западных Гималаях и Западном Тибете, в местностях, прилежащих к долине Кулу, где находится наш Институт. Сейчас готовится книга о флоре Западных Гималаев, основанная на наших гербариях. Но должен сказать, что новый материал поступает постоянно. Есть и новые виды, что при богатстве здешнего края неудивительно. Если Вы имеете еще какие-либо запросы, будем всегда рады содействовать по мере возможности. Будем очень рады, когда придется встретиться, побеседовать с Вами о Ваших достижениях, о которых нам столько приходилось слышать и читать». Встреча эта так никогда и не состоялась. В 1938 году от Вавилова перестали поступать письма. Николай Константинович через рижских друзей пытался узнать о нем. Но в Риге тоже ничего не знали. Как погиб Вавилов, стало известно только много лет спустя, когда Рериха уже не было в живых. Они были единомышленниками в науке и в ее организации практиковали сходные методы. Институт в далеких Гималаях и Всесоюзный институт растениеводства, директором которого был Вавилов, работали методом экспедиций, методом реального соприкосновения с материалом, который они изучали. Оба они, Рерих и Вавилов, не были кабинетными учеными, и поэтому так широк был диапазон их деятельности, а результаты исследований столь плодотворны. Их сотрудничество оборвалось в самом его начале по причинам, которые не зависели ни от того, ни от другого. Нет сомнения в том, что это сотрудничество могло привести к немалым открытиям, которые подтвердили бы гипотезы одного и неимоверно обогатили бы другого…

 

Институт «Урусвати» в долине Кулу

 

«Урусвати» был один из первых институтов, где Гималаи изучали в самих Гималаях. Сотрудники формировали ботаническую и зоологическую коллекции, собирали лекарственные травы, переводили редкие тибетские источники, вели археологические раскопки в Лахуле и Кулу, изучали местные обычаи и культы, создавали биохимическую лабораторию, где намеревались работать над методами борьбы с раком, болезнью тогда сравнительно мало распространенной. Годы спустя она поразит весь мир. В «Урусвати» предвидели это и спешили на помощь.

 

Из научных институтов разных стран поступали в Гималайскую долину предложения о сотрудничестве. Нью-йоркский музей Рериха помог наладить выпуск регулярного журнала Института и финансировал многие его начинания. Сообщения о работах Института стали проникать и в американскую, и в индийскую прессу. Вот два примера, которые дают представление о том, чем занимались на «большевистской базе» в Гималаях.

 

«Триста восемьдесят ценных образцов, — писала « Нью-Йорк таймс», — лекарственных растений были собраны Институтом Гималайских исследований в Наггаре, в долине Кулу… Планы расширения работы этим летом включают экспедицию в Спити, Рупшу и Ладак, в это же время в Лахуле будет действовать археологическая, этнографическая и лингвистическая экспедиция… Доверие тибетских лам принесло успех ряду экспериментов, так как многие из местных медицинских секретов являются достоянием только лам высокого посвящения… Другим событием было основание бесплатной клиники «Урусвати» под руководством доктора Лозина, где лечат местных жителей. Началось сооружение новой биохимической лаборатории, хотя для ее завершения необходимо еще 10000 долларов».

 

Индийская газета «Муслим аутлюк» сообщала: «…Работа, проделанная научными сотрудниками… доказала руководству Общества (Рериха. — Л.Ш.), какие безграничные возможности исследований заложены не только в области медицины, но и в области биологии, археологии, астрофизики и других науках… Основателем этого Гималайского центра так же, как и Нью-йоркского музея, является Николай Рерих, фигура международного масштаба в области искусства… Великий художник совершил пятилетнюю экспедицию в Центральную Азию, охватив эту « колыбель человечества», которая помогла ему понять, какие грандиозные возможности предоставляет Восток для исследований в науке и культуре».

 

В Лахуле Николай Константинович и Юрий Николаевич изучали мегалитические погребения и менгиры. Опять никто не знал, кому они принадлежали, кто поклонялся древним святилищам. На скалах Лахула были те же изображения горных козлов и лучников, которые они видели в Ладаке, в Монголии, на Алтае. Николай Константинович старался, как и прежде, вникнуть в смысл древних наскальных рисунков и вновь и вновь приходил к выводу, что они связаны с каким-то исчезнувшим солнечным культом. Возможно, этот культ был древен, как и сама земля, как эти неприступные горы. Ему казалось, что именно здесь, среди скал, покрытых рисунками, среди этих странных менгиров и зарождалось то, что много позднее нашло свое отражение в культах друидов — кельтских жрецов. «Здесь мы опять прикасаемся к необъясненным еще солнечным культам, напоминающим отдаленные зарождения друидизма и огненной свастики». «Отдаленные зарождения». Он умел говорить точно и выразительно, счастливо избегая жесткости наукообразного языка. Каким временем исчислялась эта отдаленность, он не мог сказать. Поэтому искал и изучал. Каждое лето он снаряжал экспедицию в Лахул. «Опять гремят бубенцы мулов караванных. Опять крутые всходы горного перевала. Опять встречные путники, каждый из них несущий свою, житейскую тайну. Опять рассказы о местных духовных сокровищах, о памятных местах. Опять на скале запечатлен героический меч Гессер хана; опять перед нами пещеры и вершины священного паломничества. Вечно бродящие странники тянутся с котомками за плечами». В Лахуле уже знали хорошо всю семью и любили ее. Каждый раз Рерихам устраивали торжественную встречу. «После шестидневного пути по узким, вьющимся над пропастями тропинкам, пройдя перевал Ротанг (13400 футов над уровнем моря) и все снежные лавины, мы достигли, наконец, Кейланга, столицы Лахула, называемого Западным Тибетом. Прекрасное утро. Перед нами блистают глетчеры Центральных Гималаев. Снежные вершины поднимаются до 21000 футов, а в долине гремят воды горных потоков. Здесь же, на высоте 10000 футов, дышится так легко. Наши лошади чуют приближающийся отдых и начинают идти быстрее. У моста нас встречает школьный учитель в тибетском костюме и отделанной мехом шапке. Он приветствует нас гирляндами из душистого желтого шиповника. Не успели мы сделать другой поворот, как нас уже ждет встреча: целый оркестр из труб и барабанов. Здесь нас встречает Вазир, правитель этого края, и приносит нам в дар гирлянды цветов и ладан. Под грохот оркестра мы приближаемся к Кейлангу. Проезжаем мимо местного монастыря, где, приветствуя нас, мощно звучат гигантские трубы, а на плоской крыше, выстроившись в ряд, стоят ламы, включая седобородого главного ламу. Они имеют величественный вид — в своих красных одеяниях и прекрасной формы тиарах. Крыши города полны людей. Женщины в праздничных одеяниях забрасывают нас дождем цветочных лепестков… Приближается процессия женщин, возглавляемая красавицей туземкой. Ее головной убор сплошь покрыт бирюзой, с каждой стороны его свисают по двадцати тяжелых серебряных серег, в носу большое золотое кольцо; вышитое яркендское покрывало в виде мантильи служит как бы фоном для множества драгоценных украшений, а серебряный молитвенный ящичек висит на ожерелье из кораллов, золотых бус и бирюзы. Она подносит нам священное молоко яка и поливает им наши руки».

 

Н.К. Рерих. Менгиры Гималаев.1932

 

Здесь, в Лахуле, каждый занимался своим делом. Юрий Николаевич раскапывал древние погребения. Николай Константинович изучал менгиры, которые возвышались в долине и на горных перевалах. « В историческом и археологическом отношении край мало исследован, — писал он. — Картина «Менгиры в Гималаях» будет напоминать о менгироподобных камнях, утверждаемых с древнейших времен и до наших дней на горных перевалах. Обычай этот имеет несомненную связь с древними менгирами Тибета, открытыми нашей экспедицией в 1928 году, подобными менгирам Карнака». И вновь, как во время Центрально-Азиатской экспедиции, возникали сравнения и параллели, уводившие от Гималаев далеко на север и на запад. « Древнее урочище Карга. Остатки старинного укрепления. Чортены, менданги, выложенные камнями с молитвенными надписями… Главное внимание привлекают многочисленные рисунки на скалах. Опять бараны и лучники. Очень древние. Лама Мингиюр с гордостью зовет к камню, на котором изображение меча… Где же мы видели эти характерные формы меча-кинжала? Видели их в Минусинске, видели на Кавказе, видели во многих сарматских и кельтских древностях. Все к тем же соображениям к переселению народов ведет этот меч, так отчетливо запечатленный на древней, веками заполированной, коричнево-пурпурной поверхности камня. Знак ли битвы, знак ли мужественного прохождения? Или забытая граница? Победа?» Он не только все это изучает, но и опять много рисует. Он пишет полотно «Путь на Кайлас». Он не довольствуется одним вариантом и делает их несколько. Это не просто конкретный путь к какой-то горе. Это путь древних странников, канувших в века народов, оставивших свои знаки и свои следы на этой древней дороге. Теперь по ней идут только паломники, влекомые к снежному Кайласу странной памятью тысячелетий и неосознанным желанием повторять год от года древний путь, по которому когда-то прошли их предки.

 

 

Путь на Кайлас. 1932
Н.К. Рерих. Путь на Кайлас. 1931

 

Горы присутствовали почти на всех его полотнах. Горный мир влек его неудержимо. На полотнах других художников этот мир был враждебным, тяжелым, трудным для понимания. Николай Константинович воспринимал его по-другому. Он увидел в горах всю красоту земного мира, одухотворенную соприкосновением с прекрасными высотами. И это соприкосновение придавало его горному миру глубину космичности. Казалось, горы соединяли мир Земли и мир Космоса. Краски, которые полыхали в горах, были богаты удивительными оттенками, привлекали яркостью и неожиданным разнообразием. Они были иными, чем на равнине. Они становились как бы частью этих гор, и ему порой казалось, что именно горы излучают эти краски. Горы не были застывшим мертвым царством. Они жили и дышали. Они несли дыхание Земли и дыхание Вселенной. В их сверкающих снежных вершинах, в смелых изломах скал, в неустойчивой голубизне склонов была удивительная утонченность. Он пытался проникнуть в суть самого духа гор, и этот дух порой возникал перед ним в образе человека, слитого с этими горами, неотделимого от них, несущего в себе их черты и характер. Человек был мудр и древен и назывался « Великий дух Гималаев». Но «дух» не был мертвым и неподвижным. Он жил. Казалось, что тяжелые веки, прикрывающие глаза, вот-вот дрогнут и откроются, и мы увидим на полотне взгляд, в котором бьется душа этих великих гор. Этот взгляд «Великого духа» приобщает человека к таинству гор, открывает ему то, что неведомо другим. Он меняет взгляд самого человека на многое, и человек как бы проходит посвящение. Посвящение гор. И тогда он начинает постигать их космическую душу. У Николая Константиновича постижение было с самого начала осознанным. Он не только передал это осознание своим полотнам, но и рассказал о нем во многих своих очерках. « Велик магнетизм Гималаев. Нет нигде такой горной державы». Он выделял Гималаи из других горных систем, безусловно, отдавая им свое предпочтение. «Даже скудно и убого было пытаться сопоставить Гималаи с прочими, лучшими нагорьями земного шара. Анды, Кавказ, Альпы, Алтай — все прекраснейшие высоты покажутся лишь отдельными вершинами, когда вы мысленно представите себе пышную страну Гималайскую… Не из спесивости и чванства столько путешественников, искателей устремлялись и вдохновлялись Гималаями. Только соперничество и состязание могли найти и другие труднейшие пики. Далеко поверх состязаний и соперничества заложено стремление к мировым магнитам, к тому неизреченному священному чаянию,  в котором родятся герои».

 

Н.К. Рерих. Озеро Нагов. 1932

 

Для него Гималаи были связаны не только с преодолением, которое необходимо в любых горах, но и с духовным восхождением самого человека. Он стремился понять, почему именно Гималаи дают такую возможность, и объяснял ее длительностью исторического контакта человечества с этими горами. Объяснял теми духовными и культурными накоплениями, которые создали здесь Время и Человек. Время же, по его мнению, исчислялось миллионами лет. «Гималаи, в их полной мощи, пересекают плато; за ними поднимается Кайлас и далее Каракорум, и горное королевство, увенчанное с севера Куньлунем. Здесь пролегает дорога к священному озеру Манасаровар: здесь древнейшие пути святого паломничества. В этом районе также расположено озеро Нагов и озеро Равалсар, убежище Падмы Самбхавы. Здесь также находятся пещеры архатов и великое убежище Шивы, пещеры Амарнатха; здесь горячие источники, здесь 360 местных божеств, число которых доказывает, как существенны эти самые места для накоплений человека в течение многих веков». И далее: «Великие учения вед, посвящения Будды, Аполлония Тианского, Томаса Вогана, Рамакришны, бесчисленные зовы веков и всех народов направляют нас к Великим горам Индии, которые охраняют сокровища.

 

Любите Индию!
Горы Индии стерегут лечебные листья и корни.
Горы Индии собрали мощную энергию и направляют лучшие потоки
для укрепления тела и духа.
Любите Индию!

 

«Lapis exilis dicitur origo munch» (Блуждающий камень — начало мира (лат.)).

 

Ладак и Кашмир, Кангра и Лахул, Кулу и Спити особенно значительны с исторической, геологической и научной точек зрения. Здесь прослеживаются пути достижений, по которым шли махатмы и риши, короли и герои; здесь упомянуты Нагарджуна, Падма Самбхава и Сайта Ракшита.